ГЛАВНАЯ

Не могу без восторга вспоминать о первых впечатлениях, которые я получил от знакомства с университетскими науками. Я учился на юридическом факульте­те. Разумеется, правовые, экономические, исторические и социальные дисциплины, которые преподавались на этом факультете, больше, чем точные науки других факультетов, расширяли взгляд и возбуждали интерес к явлениям общественной, государственной и социальной жизни. Я должен сознаться, что проблемы чисто правовые меня увлекали мало; с большим интересом я относился к пробле­мам историческим и социальным. Может быть, это происходило и оттого, что в этих последних науках мне удавалось слушать таких профессоров, как Ключевского по русской истории, Ковалевского по истории государственных правовых учений. И тот и другой — выдающиеся ученые и талантливые люди.

Почти все студенты состояли членами землячеств, несмотря на то что эти зем­лячества существовали нелегально. Наше Владимирское землячество объединяло в своем кругу всех студентов, окончивших Владимирскую гимназию. Землячество преследовало, главным образом, цели взаимопомощи. А откуда взять средства? Мы устраивали концерты и балы во Владимире, от которых получались довольно большие деньги, во всяком случае, в размере нескольких тысяч руб­лей от каждого концерта, потому что приглашаемые для участия в концертах артисты не брали за это ничего; зал бывшего Дворянского собрания предоставлялся бесплатно, все хлопоты организаторов вечеров — студентов, разумеется, тоже бесплатно. Главным расходом был провоз артистов во Владимир из Москвы и обратно и угощение их.

Эти концерты и вечера пользовались у владимирской публики таким успехом, что давали землячеству значительные доходы. Деньги эти владимирские власти по требованию администрации переводили в канцелярию Московского универси­тета, потому что официально концерт устраивался „в пользу недостаточных студен­тов Московского университета", а про землячество ни гу-гу. Деньги землячество от университета получало следующим образом: мы все, владимирские студенты, представляли требующиеся справки о недостаточности, выбирали деньги из канцелярии и потом отдавали их в кассу землячества, а последнее уже раздавало их тем, кто действительно нуждался. Кроме того, из этих денег, сколько помниться, отчислялись суммы разным нелегальным студенческим организациям...

С IV класса моим одноклассником был Константин Бальмюнт; мы вместе кон­чили с ним все восемь классов гимназии и вместе поступили на юридический факуль­тет Московского университета. Его прислали к нам из шуйской гимназии. Случи­лось это после 1 марта 1881 года, когда убит был Александр II. Во многих гимназиях заподозрены были „неблагонадежные" гимназисты и чуть не заговоры в IV классе. Вот одним из таких „заговорщиков" в шуйской гимназии оказался Костя Бальмонт. Его и прислали к нам во владимирскую гимназию под надзор на­шего классного наставника, учителя латинского языка Иосифа Матвеевича Седлака, у которого он и поселился жить. Седлак славился как строгий и умеющий под­держать дисциплину, поэтому к нему и отдан был под надзор „вольнодумец" Костя.. И надо же было так случиться, что в первый же день, когда Бальмонт пришел в гим­назию, он забыл надеть пояс с форменной бляхой (гимназической формой одежды тогда была серая куртка с поясом с бляхой, на которой значились инициалы гим­назии „В.Г."). Конечно, это было замечено и, конечно, было отнесено за счет его вольнодумства. Сейчас же сделано было ему замечание, а затем, как дворянину, ему предложили отправиться для получения надлежащего наставления к влади­мирскому губернскому предводителю — Петру Павловичу Кожину.

Костя пошел. Войдя в комнату к предводителю, остановился и сказал: „Здравст­вуйте". В ответ получил: „Не здравствуйте, а имею честь явиться, ваше превосходительство".

В разговоре на вопросы Костя отвечал „да" или „нет". „Не да и не нет, а так точно или никак нет, ваше превосходительство".

Кажется, этим и ограничилось „наставление". Больше Петр Петрович Костю к себе не вызывал и никаких революционных и вольнодумных выступлений со стороны Кости не было.

Седлак, долженствовавший внушать ему строгие правила благонадежности, оказался культурным и порядочным человеком, и Косте жилось у него неплохо до самого окончания гимназии.

Бальмонт тогда был некрасивым рыжим подростком. Скоро он начал писать стихи, в которых воспевал луну, соловья и тому подобное. Эта страсть к стихам в нем росла все больше и больше, и каково же было его восхище­ние, когда он получил одобрение своих стихов от Короленко — да, самого настоя­щего Короленко, известного уже тогда писателя и, кроме того, высланного за „неб­лагонадежность" в Нижний. Он приехал зачем-то из Нижнего во Владимир, и Костя, узнав об этом, принес ему свои стихи и в восторге вернулся домой, получив одобрение. В то время Бальмонт был скромный, застенчивый малый. При нем нельзя было сказать никакого непристойного слова. Всегда красный от природы, он делался малиновым и покидал компанию непристойников. Тогда никак нельзя было подумать, что из этого скромного, застенчивого малого выйдет тот прославленный, распущенный, часто нетрезвый, даже при публичных выступлениях не трезвый человек.

Бальмонт принимал очень активное участие в студенческих беснорядках, аресто­вывался, и кончилось тем, что его исключили из Московского университета. В это время он женился и заболел психически. В чем заключалась его болезнь — не знаю; знаю только, что, живя в Москве в меблированных комнатах под названием не то „Мадрид", не то „Лувр" на Тверской, между Леонтьевским и Чернышевым переул­ками, он выбросился из окна третьего этажа и сломал руку.

Потом я Бальмонта потерял из виду и только уже в 1890-х годах встретил его случайно в Ярославле, где он учился в тогдашнем Демидовском юридическом ли­цее. Тут он имел уже другой вид и уже печатал свои стихи в журналах. Кажется, в это время он стал переводить Шелли.

В последний раз я видел Бальмонта в Петербурге на одной из выставок, устроенной в так называемых античных залах Академии художеств. В это время он приобрел известность как поэт, но, кажется, еще не был декадентом или только делался им. Я встретился с ним как со старым гимназическим товарищем. А он удивил меня такой фразой: „Как жаль, что мы с тобой так много зря потратили времени на университет".

Я не был согласен с ним. Напротив, тот умственный и духовный подъем, который дал мне университет, помог мне найти основу в жизни.

СЛЕДУЮЩАЯ

ПРЕДЫДУЮЩАЯ

ГЛАВНАЯ