ГЛАВНАЯ

Сегодня мне неожданно вспомнились приятели крестьяне, с которыми связала меня в молодости общая страсть к охоте, вернее любовь К природе, любовь шататься среди прекрасной, родной, дорогой русской природы, по ее лесам, нолям, лугам и долам. Вспомнились мне Андрей Герасимов из Осурова, Павел Степанович из Ватутина, Алексей Антонов из Тараскина, Петр Антонов из Рогозининской, Василий Петрович Луговкин из Ватутина. Какие это все милые, склонные хотя и свое­образному любованию природой.

Из всех этих людей, которых я перечислил, пожалуй, только один Петр Анто­нов из Рогозинина был не склонен к увлечениям — это был сухой, трезвый промыш­ленник. Надо кстати сказать, что он, хотя родом и был крестьянин, но от крестьянст­ва, от земли отбился. Землей не занимался, жил в деревне Рогозинино и потом в По­госте на квартирах, столярничал и знал мастерство маляра. Что это был человек тронутый „культурой", нельзя сказать, а скорее легкой городской жизнью, чте­нием газет и дешевых книжек, зарабатыванием денег. Он был недурен собой, женат на рогозининской крестьянке, народил кучу ребят, всегда босых, оборванных, п за­мазанных на животах рубахах; был ленив, и эта черта сказывалась в его походке — медленной, с развальцем.

Охотник он был жадный, скупой на выстрелы. Поэтому по движущейся дичи никогда не стрелял. Если он видел бегущего зайца, то, по возможности спрятав­шись от него за куст или дерево, издавал короткий свист, и, когда заяц останавли­вался, стрелял в него. Тетеревов же, рябчиков, уток бил, главным образом, на манок.

Раз я присутствовал, как Петр Антонов вместе с Алексеем Антоновым тараскинским убил самку лося. Мы случайно сошлись как-то в ясный осенний день в октябре или ноябре: день был солнечный, теплый, а к вечеру стало подмораживать. Так как до этого выпал снег, легший на нападавшие на землю осенние листья, то на каблуки налипали комья снега с листьями, а от значительно похолодевшего воздуха стало зябко. Если в мелком частом лесу заденешь прутик, и он хлестнет по уху, то очень больно, и это очень раздражало, несмотря на ясное небо, ароматный воз­дух и удачные результаты охоты: несколько зайцев, висевших у нас за плечами. Мы шли мелким, очень частым березовым и осиновым леском. Собаки наши рыскали в поисках новых зайцев; вдруг они залаяли, но не по-гончему. Мои два спутника, ни слова не сказав, помчались на лай, только лес трещал от их быстрых и сильных движений; я, разумеется, за ними, но разве за ними угонишься!

Через несколько мгновений в том направлении, где лаяли собаки и куда помча­лись охотники, слышу два выстрела. Прибежав туда, я увидел на снегу убитую самку лося и сидящих тут же с видом удачно исполненного долга собак. Солнце уже село и наступали осенние сумерки, мы отправились по домам.

Алексей тараскинский, участвовавший с Петром Антоновым в убийстве лося, был нескладный, долговязый, пожилой мужик, всегда оборванный и всегда востор­женно улыбающийся. При улыбке и смехе у него видны были не только зубы, но и десны.

Он жил плохо, что и неудивительно при его охотничьей страсти: надо делать какую-нибудь неотложную крестьянскую работу, а он в лес. Но зато восторгаться природой и охотничьими происшествиями он мог очень заразительно, показывая свои десны и зубы. Костюм на его тощем, длинном теле болтался, как на вешалке, картуз и шапка были рваные; он тащил из них охлопки на пыжи для зарядов. В кожаной сумке, висевшей на веревочке через плечо, вместе с дробью, писто­нами и льняными охлопками лежали куски черного хлеба, пуговицы.

Он торжественно поднял зажатую в расщеп, извивавшуюся около сучка змею, и долго держал ее так, раздавив в конце концов каблуком ее голову.

Осуровский приятель мой по охоте Андрей Герасимович Мазиков был человек сентиментальный; жену свою, рыхлую, .некрасивую Анну, он нежно любил и когда он как-то раз, верно по пьяному делу, нобил ее, то потом так мучился и горевал, что зарекся пить водку, и действительно не пил. В то же время, когда однажды я выст­релил по очень близко пробегавшему зайцу и кучно летевшая дробь отбила зайцу полморды, Андрей был в восторге не оттого, что мы взяли лишнего зайца, а главным образом оттого, как ему отшибло полморды. После он долго вспоминал этот случай и всегда с восторгом: „Как вы ему по' морде-то!..

Он охотно любовался росой на тенетнике, игравшей на солнце, как самоцвет­ные камни, балагурил и умело рассказывал случаи на охоте, сказки и все, что знал и приобрел на солдатской службе. Он был смекалистый, грамотный и остроумный малый.

Павел Степанович вашутинский был молчаливый, угрюмый старый холостяк, неутомимый в походах и скупой на выстрелы.

, зайдем мы с ним на Вашутинское озеро, я с моим сеттером Черкесом отправляюсь на бекасинные и дупелинные места, а Павел садится на сухом месте на пенек или кочку и объявляет, высмеивая мою стрельбу: „Ну, этта, на будущий год дроби сам-десят будет", и начинает крутить козью ножку. У него была собачонка Шарик, из простых дворняжек, черно-пегий, с хвостом кренделем, с одним ухом торчком, а другое повешено, но отлично гонявшей зайцев, хотя лай его был больше похож на писк. Зато если Шарик погнал, то уж не зря..

Павел сам ставил капканы на волка и на лису. Раз нашел он волка с капканом на ноге, довольно далеко ушедшего от места, где капкан был поставлен. Капкан зацепился крючком за куст, и волк не мог двинуться дальше. Павел, жалея заряд, вырубил имевшимся при нем топором слегу и слегой убил волка.

Как-то зимой увидал он на поле игравшую лису. Он лег на снег, нагреб перед собой сугроб снега и так, двигая перед собой этот сугроб, пополз к лисе. Но ему пришло в голову, что у него слаб заряд в ружье, и он прибавил пороху, а главное, кусочков резаного свинца вместо картечи и ударил по лисе. Так как, вероятно, кроме всего, во время всех этих манипуляций в стволе ружья набился снег, то ко­нец ружья отлетел при выстреле и ударил Павла по плечу. К счастью, от этого толь­ко оказалась дыра в полушубке, а плечо осталось цело. А лиса-то все-таки ушла. Вот горе-то главное в чем! „Шерсть-то инда клочьями у нее полетела, — расска­зав а л Павел, — а все-таки ушла".

Бывало, соберемся мы с ним за тетеревами: „Ну, куда мы с тобой, Павел Сте­панович, пойдем сегодня?" (он знал всегда, где есть выводки). „А вот, где мы трекня были, как нашли болыпущий-от выводок". При этом слово„трекня" или „трекнясь" обозначает и третьего дня, и в прошлом году, и даже три года тому назад. Главное тут — это впечатление от необыкновенного „большущего" выводка, которое все покрывает.

Из Ватутина и Василий Петрович Луговкин, сын Петра Еремеевича, гор­шечника, и сам горшечник. Это был, когда я его знал, еще совсем молодой парень, отличавшийся необыкновенным острым зрением и тем, что попадал камнем в ле­тящую галку или голубя. Как-то, накануне Петрова дня, отправились мы с ним на уток на Вашутинское озеро. Я с Василием на лодке, а брат Федя со своим пойн­тером Эйкой по берегу. Мы тогда очень удачно настреляли: что-то около 40 штук. Вот плывем мы с ним сквозь осоку: „Митрий Миколаич, гляди, гляди, вон она, вон головку-то из-под воды выставляет". „Где? Где?" „А вон носком-от за ситарь зацепилась".

Потом уже, в годы, близкие к революции, Василий отрастил большие усы, стал заправским егерем у Московского общества охоты, брал к себе на зиму собак у членов общества на содержание и натаскивание и начал обкладывать и прикар­мливать волков вместе с очень опытным мастером своего дела егерем Петром Ивановичем, жившим в Погосте.

Этот Петр Иванович был уже охотник настоящий. Родом он был из псковичей, у которых промысел — охота на зверя: лосей, волков, рысей, медведей. Они спе­циалисты по выслеживанию, прикормке и обкладыванию этих зверей. Но в то же время он и по дичи был отличный охотник. Очень хорошо стрелял. Как-то ходили мы с ним на зайцев. Был ненастный день, все время лил дождь. Пробирались мы с ним по чистому мелкому лесу за Вашутинским озером, около села Романова. Вдруг в этой мокрой чаще захлопала, затрещала около нас глухарка. Я не успел вски­нуть ружья, как Петр Иванович ее уже застрелил.

Это был высокий, сухой, жилистый мужчина, с одним вставным глазом: глаз он потерял на охоте. Все охотничьи принадлежности и вообще все, что было свя­зано с охотой, было у него образцовое. Ружье, подвертки, сапоги — все было отличное. Убитой дичи он сам не носил, а ее таскал за ним какой-нибудь мальчик из деревенских. Надо еще сказать, что во время охоты он постоянно читал стихи Некрасова.

Он очень хорошо натаскивал легавых собак. Терпелив он был при натаски­вании и дрессировке собак поразительно. Собака привязана у него на длинной веревке за пояс, закрутится она веревкой за куст или за пенек, Петр Иванович, несмотря на болото, на жару, терпеливо раскручивает веревку и продолжает свое дело заново.

Собак у него на воспитании мне довелось видеть по статьям замечательных. Был он с ними всегда ровен, никогда не допускал больших ласк и нежностей, но и не спускал никаких провинностей.

Выйдет Петр Иванович со своей собакой на болото. Сам остается где-нибудь на краю болота, а его желто-пегий пойнтер, размахивая шелковистыми ушами, галопом несется по болоту, делая круг. Но стоило Петру Ивановичу поднять руку, пойнтер останавливался как вкопанный, содрав лапами при резкой остановке траву или мох.

Про обкладку волков он с большим азартом рассказывал. По его рассказам выходило, что подвывание волков — занятие довольно жуткое. Начинается приготовление облавы на волков с того, что их прикармливают. Охотник, узнав, что в таком-то болоте или бору имеется волчий выводок, около этого места кладет падаль; волки, питаясь ею, не уходят со своего логовища, и вот, привязав их таким образом к одному месту, егерь дает знать обществу, которому он готовит волков, чтобы приезжали на охоту. Чтобы убедиться, что волки никуда не ушли, накануне охоты егерь отправляется в лес подвывать волков.

Обыкновенно эти охоты бывали поздней осенью. Егерь один, без ружья (или примета, или действительно в этом был какой-то резон — волки будто бы чуют запах оружия и уходят) в темную осен­нюю ночь отправляется к тому месту, где лежка волчьего выводка. Может случиться, что волки довольно далеко, а может быть и рядом, как было раз с Петром Иванови­чем, когда он должен был залезть на ближайшее дерево и на нем просидеть до рассвета. Подойдя достаточно близко к месту лежки, он припадает к земле и начинает выть по-волчьи.

На вой егеря обыкновенно отзывается волчица (а волчий вой, кто его слыхал, производит очень жуткое впечатление). Этого и надо было добиться егерю. Он убедился, что волки никуда не ушли и завтрашняя охота состоится...

СЛЕДУЮЩАЯ

ПРЕДЫДУЮЩАЯ

ГЛАВНАЯ